Можно иметь за своей спиной выстроившуюся очередь из нескольких здравствующих поколений и просто сочувствующих (чит. друзей и того, чей запах остается на тебе после пробуждения ), которые бы стояли плотно-плотно к другдругу и не прекращали бдить. День и ночь. Чуть что - один заменит другого на посту и, если вдруг ты изволишь выронить пакет с фруктами или пошатнуться от мгновенного головокружения, тебя тут же накроют, как отряд ОМОНа: соберут яблоки и виноград обратно в кулек, подхватят, дадут таблеточку под язык. В
превентивных целях. Обласкают, поцелуют в лобик` погладят по голове, если почуют неладное.
Однако, вся эта, казалось бы, чудотворная рефлекторная забота, этот нарисованный мелом защитный круг оказывают прямо противоположное действие - видя людей, которым ты обязан элегантным букетом наследственных болезней, носом с горбинкой, раскосыми глазами или ребенком, сознавая собственную принадлежность к, ты все равно чувствуешь ревностную обособленность, гулкую, необъяснимую, сквозную оторванность, словно стоишь в какое-нибудь совсем не погожее утро в одной ночной рубашке на стылой
мостовой босыми ногами, и ветер бьет тебя по щекам с выработанной ловкостью восточного мужчины в чалме - не оставляя синяков. Вся эта твоя скорбная единичность немедленно усиливается. И в этом - что меня всегда изумляло - не только тревожное одиночество, но непредвиденная долгожданная свобода.
А теперь можно начинать спорить со мной о том, что тождественность и очевидная параллельность понятий свобода и одиночество являются абсурдом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий