Денис Гуцко «Русскоговорящий»

Москва, «Вагриус», 2007 - 349 с.

Из аннотации: «С распадом Советского Союза в одночасье немало граждан многонациональной страны оказались жителями хоть и ближнего, но все же зарубежья. В народах, населявших Вавилон, проснулась ненависть к чужаку, превратившись в эпидемию: «Чума. Нелюбовь - как чума». Молодой прозаик пытается осмыслить, как после распада «нового Вавилона» русскому, говорящему с грузинским акцентом, жить на своей исторической родине? Что делать сыну еврейки и азербайджанца? «Прошел инкубационный период, время настало, - говорить он. Время чумы. Заклеивайте крест-накрест окна, вешайте связку чеснока над дверью, созывайте главных шаманов». Чужим быть страшно.»

Книга Дениса Гуцко понравилась. И особенно приятно, что она стала победителем Русского Букера 2005. Гуцко отозвался, что это он сам на 99%. Для меня многое было близко, понятно, созвучно. Все предложения без нагромождения всевозможных эпитетов, все четко и просто. Умный человек.

Сегодня уже и не верится, что был когда-то Советский Союз. Что мы росли в нем и все люди - братья. И что случилось вдруг? Для меня это произошло вдруг. Вчера друзья, сегодня - враги? Вдруг появилась в нашей группе девочка Оксана Джалилова, не знаю, откуда приехала, но стала рассказывать страшные вещи. Уехали, потому что была угроза жизни. Много позже я узнала еще кучу народа, которому пришлось искать приюта в России. И каково это начинать жизнь сначала? Ни с чем, на пустом месте строить все заново. И все это выпало на мою юность, молодость. Страх будущего, неуверенность в завтрашнем дне - вот то, с чем пришлось нам столкнуться в ранней юности. Сейчас снова новый виток того раздрая, который начался в конце 80-х и не закончился до сих пор.

Служба армии. Все стараются откосить. Потому что из человека ты превращаешься в безмозглое существо, которое к тому же могут просто убить, если не в горячей точке, то просто на месте службы. Вот и в романе «Русскоговорящий» Митя, находясь в эпицентре погромов в Азербайджане, получает пулю в живот не от погромщиков, а от своего же солдата, когда тот, представляя себя крутым, восклицает: «Хочу кайф поймать, представить, как это по натуре было бы» и прошивает перегородку, за которой лежит Митя.

Митя, много читающий на гражданке, лишен такой возможности на службе. Я даже где-то прочла, что один солдат вызывался каждый день убирать туалет - самое не престижное место, только потому, что половину времени, он там тратил на чтение книг. Так и Митя, когда наконец-то появилась возможность читать, вцепился в книгу как в манну небесную. Вот как пишет Гуцко:

«Они делали ему больно, эти страницы, но, дочитав, он впервые за месяцы службы почувствовал, что душа наконец накормлена. Фух! Хорошо знакомое там, в жизни по имени гражданка, забытое здесь - чувствовать, как она выделяет соки, урчит, ум-м-ир-р-отвор-ря-я-я-яется. Он прислушивался к себе. Сложное волшебство, необъяснимый трюк читающего сознания: закрыв книгу, ты умер, закончился вместе с ней. и сейчас же, не успев отнять ладони от обложки, вдохнешь болезненно, как в первый раз, и начнешь жить - новенький и розовенький, только что обмытый. Странно: закрывая книгу, закрываешь гроб - и, закрывая книгу, укутываешь новорожденного».

Или вот о службе: «Спать на посту, конечно, хуже смертного греха, но при любом удобном случае организм выбирает именно грех».

Или вот о сослуживце Петьке: «Петька тоже кого-то не любил. Даже не зная, кого именно. Заочно. Впрочем, без разницы - каждый должен кого-нибудь не любить. На всех хватит. Каравай, каравай, кого хочешь выбирай. Не ты, так тебя. Азербайджанец - армянина, грузин - абхаза, прибалт - русского, русский - всех, включая русских. Но кажется, и русского - все».

Вторая часть книги уже о мирной жизни в России. И вот она интрига - как стать гражданином России, если ты - русский. Ситуации встреч с чиновниками, особенно паспортисткой до того наглядна в том, что все это дерьмо творится по всей стране:

...И ветер не отставал, и укрыться за кирпичными выступами было негде. Митя подумал, что зря перед выходом пил чай, теперь чай естественным образом просится наружу.

В половине десятого позади толпы раздались строгие окрики:

- Пропустите! Пропустите, блин!

Старушка в криво надетом желтом парике, не разобрав, прошамкала:

- В какую комнату? Тут очередь.

- Да я щас на х? развернусь, и вся эта очередь домой отправится!

Переступая по-пингвиньи, давя друг другу пальцы, очередь нехотя раздвинулась.

Девушка лет двадцати в густом вечернем макияже, сине-золотом, скривив яркие губы, взглянула в предоставляемый ей тесный проход, сказала: «От ить, бараны!» - так смачно и хлестко, как про самих баранов никогда не говорят. Три хмурые тетки, стоявшие возле девушки-с-макияжем, очевидно, были ее коллеги. Она прошла, твердо ставя каблук, к двери, звякнула ключом в замке, провернула, вынула, размашисто распахнула дверь, загудевшую о чьи-то кости, кинула связку в сумочку, застегнула сумочку. Дернула спиной, будто отряхивая насекомых.

- Да че напираете, блин!

- Можно заходить?

- Вас пригласят.

- Так холодно же?

Девушка-с-макияжем уже почти вошла, ее хмурые коллеги двинулись следом, но кто-то пробубнил:

- Пригласят? Когда пригласят-то? Уже полчаса как должны работать.

И она, отодвинув своих стремительным рубленым жестом, вынырнула обратно, зорко оглядела толпу.

- Кто тут умный у нас такой? А?!

Никто не отзывался.

Но взгляд ее безошибочно выудил из плотных шеренг синий потертый берет, очки с обмотанной грязным лейкопластырем дужкой, дикорастущие усы под посиневшим носом. Она тяжело кивнула и скрылась в помещении. Толпа стянулась к открытой двери.

- М-да, - сказал мужик из «восьмерки» синему берету. - Она тебя запеленговала. Мой тебе совет, мужик: иди домой и раньше, чем через неделю, не приходи. Может, забудет.

- Тьфу ты, будь оно неладно! - Берет постоял в раздумье и медленно поплыл прочь.

Пригласили в начале одиннадцатого. Вяло переругиваясь, люди потащились по холлу и, разделившись на три потока, дальше по узеньким коридорам, увешанным плакатами, листами, листочками. Высмотрев нужный кабинет, оседали здесь, налипали на стену, врубались плечом в дверной косяк. «Нужны присоски, - думал Митя. - Нам бы присоски? пиявки, коридорные пиявки? что-то матушка-эволюция не торопится, запаздывает? присосались бы сейчас - и хорошо». Мочевой пузырь давил на глазные яблоки. Шмат людей, втиснутый между стен, источал усталость и панику, вялотекущую, подспудную, но готовую пыхнуть по первому же поводу. Митя нюхал меховой воротник, неожиданно пахнущий пивом, о колено его, как плавник большой рыбы, бился дипломат. Из множества ощущений, наполнивших его, только одно было приятно: основательно подмороженные ягодицы оттаивали у батареи.

- Третий день не могу попасть.

- У вас что?

- Ребенок. Надо срочно гражданство оформить. А они запрос теперь делают по месту рождения.

- Зачем?

- Кто ж их знает? Вы можете это понять? Я не могу это понять. А он у меня во Владивостоке родился. Представляете, сколько времени уйдет, пока эти напишут, а те ответят? А его пригласили по обмену на три месяца. Если за месяц не управимся?

- Ну, это вам к начальнику надо.

- Думаете?

- Знаю.

Митя решил к начальнику сегодня не идти. Решил - безо всякой на то причины, наобум, как в незнакомой карточной игре, - начать с малого, с инспектора по гражданству. Ему понравилось название, веское и категоричное: «Инспектор-По-Гражданству». «Инспектор такой-то. Предъявите-ка ваше гражданство!»

Они стояли у двери номер два минут двадцать, но никто не звал их вовнутрь. Мочевой пузырь висел в нем чугунным якорем на тоненькой леске. Скоро терпеть стало совсем невозможно.

- Извините, а где тут туалет?

- Шутишь? Какой туалет? Вишь, даже стульев нет, чтоб присесть. Туалет ему где!

Через некоторое время открылась дверь. Открылась с размаху и, как ложка о холодец, чавкнула о толпу. Никто не издал ни звука. Послышалось лишь коллективное шарканье подошв.

- Разошлись! - рявкнул из-за приоткрытой двери знакомый голос. - Дорогу дайте!

Она вышла прямиком на чью-то ногу.

- Да убери свои чувяки, дай пройти!

Движения были нарочито резкие и свободные. В руках у нее был чайник. Она рассекла толпу и скрылась за поворотом.

«Почему опять? Почему я здесь? Почему я оказался здесь? Почему, как ни сопротивляйся, все равно тебя отыщут, вынут, встряхнут и сунут в самую гущу, в ряд, в колонну, в злые потные очереди? Кто последний? За чем стоим? За гражданством? Почем дают? Зачем это? Почему так и только так? Снова и снова - как бы мы ни назывались. Православные, советский народ, россияне? А будет все одно и то же: толпа, Ходынка, очередь. Бесконечная очередь за нормальной жизнью. Очередь, давно ставшая формой жизни. Кто ты, очередной? Какой твой номер? Очередь отпочковывается от очереди, пухнет, пускает новый побег. Растет новая очередь. И вбок, и вверх, и вниз - ветвятся, тянутся к своим кабинетным солнышкам. Что дают? Гражданство. Вам надо?»

Митю мутило тяжелым, тупым возмущением. Он пытался его подавить, проглотить, отвернуться от него, как в детстве отворачивался от странных страшных теней в спальне. Нет, не помогало. Так же, как в детстве - не помогало. В узком коридоре стояла зудящая тишина. Спрессованные люди молчали. Говорить здесь было так же опасно, как курить на бензоколонке. Потели и молчали.

Она вернулась - так же размашисто, цепляя локтями и расплескивая из чайника. Митя преградил ей дорогу.

- Извините, когда прием начнется? - Она была бы симпатична, если б не крикливая косметика и этот взгляд. Ровный плоский блеск оптических приборов: к микроскопу приклеили ресницы и подвесили вишневые губы. Митя давно отвык от таких взглядов. Вдруг вспомнился замполит Трясогузка на политзанятии: звонко выкрикивая номера и подпункты статей, он только что рассказал им, кого и за что на прошлой неделе отправили в дисбат - и теперь медленно обводит их взглядом. Не смотрит, а осматривает. Проворачивает окуляры. - Уже, кажется, давно время приема?

Окуляры скрылись под ресницами, сверкнули еще раз - она обогнула Митю и вошла в кабинет.

- Чай будут пить.

- Чтоб им захлебнуться.

Сзади Митю толкали входящие и выходящие. Инспектором по гражданству оказалась именно она. Пока она говорила по телефону с гостившей у нее подругой, забывшей на холодильнике свой мобильник, Митя нервно огляделся. Ему совсем не интересен был этот пропахший дезодорантами кабинет. Но в туалет хотелось немыслимо, и, дожидаясь внимания инспектора по гражданству, нужно было чем-то отвлечься. В кабинете номер два принимали четыре инспектора. Молодые девушки. Стульев перед их столами не было, так что посетители оставались стоять. То и дело они наклонялись, чтобы положить какую-нибудь бумажку. Те, кто плохо слышал, и вовсе не распрямлялись, так и зависали в полусогнутом состоянии, целясь ухом в направлении инспекторских голов, чтобы, не дай бог, ничего не пропустить. В глазах у Мити от сдерживаемого из последних сил желания наворачивались слезы - и когда он в отчаянной попытке себя отвлечь смотрел сквозь их пелену, начинало казаться, что он стоит в заводском цеху и каждый стол, над которым нависает, сгибается-разгибается спина, - станок.

Наконец она повесила трубку и села, положив скрещенные руки на стол. В вырезе ее кофты вздувались и раздавливались друг о друга два белых купола. Но ни одной мужской мысли они в Мите не породили, как если бы из кофточки выглядывали гипсовые шары, абстрактные геометрические фигуры.

- Вот, - он неслышно вздохнул и выложил паспорт. Говорить нужно было быстро. И не только из-за острых позывов в низу живота. Ведь он в казенном заведении. Он проситель. А хороший проситель проворен, как голодная мышь, - совсем недавно Митя имел возможность освежить это почти забытое советское знание. Заранее готовьтесь к входу, товарищи. Просите быстро, не задерживайте движения.

Она взяла паспорт, начала торопливо листать.

- У меня вкладыша нет, а прописка в девяносто втором была временная, а вообще я здесь живу с восемьдесят седьмого, я учился здесь, в университете, в армии отслужил?

Чем дальше он говорил, тем противнее становился самому себе. Все обязательные метаморфозы были налицо: спина ссутулилась, интеллект угас, и в горле рождались какие-то писки, которые нужно было с ходу переводить на человеческий язык. Пробовал кашлять, басить, но ничего не получалось. Сами слова, которые он произносил, стоя здесь после многочасового ожидания сначала на ледяном ветру, потом в потной тесноте, с холодными ступнями и гудящим мочевым пузырем, невозможно было произносить иначе.

Мысль о писсуаре истязала его.

- А почему вы сюда пришли?

Он не сразу понял, что она имеет в виду.

- Что - почему?

- Ну почему вы пришли именно в нашу ПВС, а не в Ленинскую, например? Мы не оказываем услуг лицам, не прописанным в нашем районе. До свиданья.

- Так вы же меня и не прописываете.

Она развела руками, отчего верхняя пуговица чуть было не расстегнулась, наполовину выкатившись из петельки.

- Не прописываем, значит, не видим основания.

- Вы меня послушайте. У меня пенсионное есть, ИНН, все в порядке, и я помню, в девяносто втором, когда тот, старый, закон вышел, я ходил в паспортный стол за вкладышем, но мне его не дали, сказали, что не положено - как раз из-за временной моей прописки. Это же за замкнутый круг?

Митя торопился, паника уже гнала его по своим горящим лабиринтам. Она со вздохом откинулась на спинку стула и каким-то лихим спортивным жестом швырнула ему паспорт через весь стол.

- Следующий!

- Подождите, подождите. Как? Как - следующий? А мне что делать?

- Идите к адвокатам.

- К каким адвокатам?

- Хм! К адвокатам!

- Вы хотя бы выслушали меня.

- А что вам непонятно? Согласно принятому закону, гражданином России признается тот, кто имеет вкладыш о гражданстве либо постоянную прописку на? - Она запнулась, видимо, забыв дату. - В девяносто втором году. Ни того, ни другого у вас нет. До свиданья.

- У меня же постоянная прописка буквально через полгода, даже меньше. Неужели из-за этого? Мне же вкладыш тогда не дали как раз из-за временной прописки. И потом?

- Вы приехали к нам с территории иностранного государства.

- Какого такого иностранного? Тогда одно было государство, СССР называлось. Может, слышали? В школе не проходили? И потом ведь в том старом законе говорилось, что гражданином признается каждый, проживающий на территории России, кто не подаст заявления об отказе от гражданства. Я не подавал.

Она с удовольствием пронаблюдала за его срывом, сказала:

- Ну, раз вы такой умный, можете обойтись и без адвокатов. На книжном рынке на стадионе «Динамо» вы найдете всю необходимую литературу. Следующий!!

Сзади скрипнула дверь, пахнуло, как из спортивной раздевалки. Так же, как в ЖЭУ, кто-то с ходу принялся ворчать, чтобы он не задерживал, он ведь тут не один, с ночи стоим, а если каждый будет задерживать? Митя лишь пожал плечами, сунул паспорт в карман и выскочил.

- Следующий!

Он стал протискиваться к выходу. В голове раскручивалась безумная карусель, все мелькало и рвалось, и в этих лоскутках мыслей о своем новом непонятном статусе, о срывающейся поездке к сыну одна-единственная мысль занимала его по-настоящему: «Где бы отлить?!!»

В библиотеке Либрусек Русскоговрящий представлен двумя частями "Там, при реках Вавилона" и "Без пути-следа".

http://booknik.ru/reviews/fiction/?id=23790 - вот еще мнения о романе

• На Ново-Андреевском мосту укрепили решетку (фото) | Карповка